Павлодар давно славится своими неординарными творческими людьми, в том числе талантливыми художниками. При этом у каждого – свой индивидуальный почерк, и их картины сложно не узнать или перепутать с творениями других мастеров изобразительного искусства. Есть он у Татьяны Чевтаевой, которая совсем недавно открыла свою мастерскую, или, как принято сейчас называть, авторскую студию, где занимается любимым делом и учит молодежь. Кстати, у нее одна из самых богатейших в городе коллекций гипсовых фигур, глядя на которые, начинающие художники тренируются вычерчивать анатомические особенности человека, правильно отражать и понимать тон, рефлекс и светотени. Это сейчас Татьяна — узнаваемая личность, мастер своего дела, но через какие трудности и испытания ей пришлось пройти, знают далеко не многие. Пожалуй, впервые о перипетиях судьбы, пережитых страданиях и боли, обретении настоящего счастья, планах и мечтах она рассказала в интервью нашей газете.
– Татьяна, вы известный художник, много выставляетесь, работаете в разных техниках и направлениях. А как получилось, что оказались в изобразительном искусстве, помните свои первые шаги?
– О, да, это целая трагикомедия, которую запомнила до мелочей и которая впечаталась в память на всю жизнь. Для меня никогда не было целью стать художницей, напротив, отмахивалась как могла. Другое дело было – петь и танцевать. Это же вау как красиво и почетно, вот эта была самая большая мечта. Можно сказать, что, наверное, от отчаяния пошла в рисование. В 1978 году открылся Дворец пионеров, и я побежала записываться в хореографическую студию, а мне там сказали: «Нет, девочка, тебе не сюда, ты слишком толстенькая». В общем, благополучно выпроводили, и танцы открестились. И это был первый такой большой шок. Потом с мамой мы пошли на экзамен в музыкальную школу при музучилище. Но мне даже песенку допеть не дали: «Все, спасибо, девочка, и до свидания!» Мне было 9 или 10 лет от роду. И мама меня успокаивала: «Танечка, ну, что ты, не расстраивайся, такое случается». А я ж настойчивая была, и на следующий день пошла смотреть результаты экзаменов. Мама же терпеливо предупредила: «Танечка, пожалуйста, не ходи, у тебя нет слуха, тебя не возьмут». Естественно, меня в списках принятых не было, и я рыдала несколько дней. Следом мама решила потащить меня в художественную школу и взяла какие-то рисунки. Тут педагоги коллективно: «О, мы ее заберем с руками и ногами!» А я опять рыдать: «Я не люблю рисовать, я не буду рисовать, хочу петь и танцевать». Но мама опять повела меня, а там, как сейчас помню, был частный сектор, какая-то стройка-помойка, я снова в слезы, и категорически отказалась. А в 4-м классе подружка записалась в художку, и я как бы прицепом в ее поддержку пошла. Но такого желания все время возиться с красками не было, как и потом, уже во взрослой жизни, – преподавать рисование. Думала, это все равно не мое, так, перекантуюсь пару лет, и не знала, что меня так глубоко затянет изобразительное искусство, – с юмором погрузилась в детство и недалекое прошлое известная художница, добавив: «А ведь не зря говорят, что все временное в итоге оказывается постоянным».
– Вы получили профессию в Нижнем Тагиле. Как так получилось? Ведь в советское время, если ехать учиться на художника, то выбирали между Москвой или Алма-Атой. И потом, где Павлодар и где Нижний Тагил, папа с мамой не останавливали?
– Закончила 8 классов, и тройки там были, этого никогда не скрывала. Потому что у меня и цели такой не было, чтобы выделиться и стать отличницей, и родители, как сейчас говорят, не парились. Они желали одного: «Лишь бы человеком стала». Никто не переживал, какую профессию дети выбирают, куда хотят поступить. Нет, конечно, прислушивались к советам старших, но все равно было больше свободы выбора, и мы были вольны сами принимать окончательное решение.
Я не стратег, и потому, куда поехал паровозик из нескольких моих друзей из Павлодара, и я прицепом с ними. Все-таки вместе легче, и поддержка будет. И там, что с удивлением сейчас понимаю, весь мой потенциал и раскрылся: поступила блестяще, и училась блестяще, и мне все нравилось. Для меня это самый шикарный город, потому что там прошли мои студенческие годы и остались самые теплые воспоминания. Кто бы что ни говорил, но Нижний Тагил – это город-сказка, город-история. Мне иногда супруг даже делает замечания: хватит уже про свой Нижний Тагил, одни каторжники там жили. А мне нравилось, потому что там прикладные художественные мастерские были не в здании училища, где основные живопись и рисунок, они были на территории знаменитого Демидовского завода. Представляете себе? При этом Демидовский завод 1725 года постройки работал, узкоколейку выпускал. А наши мастерские – бывшие крошечные монастырские кельи. А дальше была церковь, она уходила в болото, и к ней шел подземный ход. На улице был люк, заросший травой, и там вход. Церковь не восстанавливали, она креном стояла тогда, и только колокольня торчала.
Так вот у камнерезов и ювелиров помещения были в подземной части, и тогда я впервые увидела разные драгоценные камни и знала, какой из них к какому виду относится. Конечно, Нижний Тагил был темным и страшным: дома, в Павлодаре, мы в те 80-е годы еще ведать не ведали, кто такие наркоманы, а там они уже были. Я видела и помню эти кастрюльки со стеклянными шприцами кипящими, видела обколотых монстров. Там было ужасно голодно и очень страшно. Но именно в таких условиях и произошло мое становление как художника, там были такие классные педагоги, и там мы закалились как личности, такое забыть невозможно, – отмечает известная художница.
– У вас прекрасная семья, муж Станислав – тоже творческий человек, двое детей. Что для вас счастье?
– Моя профессия ведь называлась «мастер по художественной росписи подносов», и думала после училища: куда я такая, кому нужна? Оставаться в Нижнем Тагиле не собиралась, потому что ноль перспектив. Вернулась домой, думала поступать в Питер. Но это был уже 1991 год. Какой Питер в те годы, когда вдруг стало ничего непонятно. Это же все, край, повсюду неясность. И надо было как-то пережить это смутное время, быть дома с родными, а не шататься по миру и не делать каких-то ошибок. Мне бы никто и денег тогда не дал. И я осталась в нашей родной «художке», устроилась преподавателем, прижилась в коллективе, и теперь ни о чем не жалею. Тогда я не рисовала. Все изменилось потом. Стас тоже в нашей «художке» учился. И вот однажды пришел навестить своих педагогов, мы увиделись и подружились. Оказалось, вот она – моя судьба, хочешь – не хочешь, все вокруг кашеварило, а судьба твоя – вот, счастье где-то совсем рядом. Моя девичья фамилия Береговая, а Стас жил на старой улице Береговой, дом там их стоял. Такие вот интересные совпадения нашлись. Так что я самая счастливая сейчас, – отмечает Татьяна.
– Муж вдохновил, и после этого вы начали профессионально заниматься рисованием?
– Нет, на самом деле все было не так просто, как кажется. Нам со Стасом пришлось многое пережить и немало настрадаться. Да, сейчас у нас растет Семен – он главный человек в доме: все мое свободное время посвящено ему, мы постоянно в движении, бежим «в развивайку», и по пути у него каждый день сто миллионов вопросов. Я его родила в 44 года, и я тогда точно знала, что все будет хорошо. Ведь мы до этого потеряли троих малышей: один ребенок родился и умер, и потом еще двое было. Наверное, мое женское здоровье подвело, с ним что-то было не так. У нас сейчас двое детей – Маша, она уже взрослая, и вот маленький Семен. Это радость! В 1999 году, когда родилась Маша – сразу попала в реанимацию. Стасу позвонили, сказали: «Ваша жена умирает, срочно нужна кровь, нужны лекарства». Но врачи меня вытащили. Конечно, было очень плохо, но мы вместе пережили все тяжелые для нашей семьи времена. Сейчас детей недоношенных 500 граммов весом спасают, а тогда не могли. Потом как-то моя врач-акушер отругала: «Хватит рыдать, сколько лет прошло, ты благодари Бога, что жива и еще можешь нормально родить». И вот, когда все через много лет заканчивается вот так хорошо, да еще и рождением мальчика, – а он у меня нескучный ребенок, – наверное, Господь Бог так устроил. Сейчас я все понимаю: за все, что с тобой происходит, надо быть благодарным, так как все в итоге приводит к чему-то очень большому и хорошему.
Маше сейчас 22 года, а Семену шесть. Но это действительно было подарком от Бога. В «художке» знакомая рассказывала, как в тот день Стас был на седьмом небе, он носился по коридору и орал: «У меня сын родился, у мня сын родился!», и что человека счастливей вокруг тогда не было. Сейчас он работает в Евроазиатской корпорации, но все равно продолжает заниматься творчеством, увлечен ассамбляжами – это коллаж из объемных вещей. Правда, из-за занятости не получается выдавать, так сказать, на поток, скорее мизерными порциями, такими долгостроями. Стас выставлялся, когда в Астане открывался Президентский музей. Как раз я была беременна Семеном, его ассамбляжи ездили в столицу. Это было здорово. Кстати, первый ассамбляж, если что, сделал Пикассо. Поразительно интересное направление. В Казахстане немногие художники специализируется на этом, есть в Алматы, и вот здесь на севере – он практически один, по крайней мере, я о других еще не слышала. Мой супруг – надежный тыл, всегда поражаюсь его характеру и таланту, – не скрывает своей гордости наша собеседница.
– Сейчас у вас своя авторская студия. Причем открылась в первый год пандемии, наверное, было очень непросто реализовать эту идею? Кто вас поддерживал и поддерживает в вашем творчестве?
– О своей студии мечтает каждый творческий человек, а для художника – это отдельная зона твоего комфорта. Хочу – не хочу, а это мое ремесло, которое я хорошо знаю, которое я делаю честно. Поэтому, мечтала ли я когда-то быть преподавателем – или не мечтала – больше вопрос так не стоит. Моя семья – моя опора, и благодаря близким моим людям открылась наша студия. Мы собрали все наши сбережения, вплоть до того, что потратили Машины сбережения, которые старики накопили, и все отпускные Стаса ушли, чтобы купить это помещение и максимально переделать под мастерскую-студию. Здесь жила молодая семья, крошечная квартирка, – она совершенно не бюджетная для масштаба школы, но это страшно по бюджету для нашей семьи. Картины ведь не так продаются, как в начале 2000 годов, когда был всплеск интереса, мода на изобразительное искусство. А еще каждый год добираю и увеличиваю свой гипсовый фонд, потому что круг ребят, поступающих в разные художественные школы, растет. И там больше и больше требований по этим гипсовым головам. Например, если в Алматы поступать, то идут капители всевозможные, в Сибири в основном – Сократ, Цезарь, Гаттамелата и Коллеони. А если взять Московский архитектурный, то добавляется Аполлон Бельведерский, Антиной и так далее. Если поступать собираетесь в Белгород или еще куда-то в России – там розетки.
– Что дает лично вам работа в студии, много ли людей к вам приходит?
– Не проводил никто статистику, но я вижу, что есть новое поколение людей, которым очень интересно этим заниматься. У меня есть бывшие ученые, бывшие чиновники, и люди, которые в свое время работали на заводах и фабриках, которые на пенсии тяготеют к искусству. Много ребят, в том числе тех, которые учатся на электриков, механиков. Причем именно пацанов обычных, не, так скажем, «ботаников», которым это нравится, и им хочется рисовать. Они приходят из других сфер и параллельно получают у меня второе образование. Эти дипломы, конечно, не имеют государственной сертификации, но это сейчас не столь важно. Сейчас важно, что ты занимался у профессиональных мастеров, овладел определенным уровнем знаний. Причем ведь я не раздаю эти дипломы всем подряд, а только тем, кто действительно научился правильно рисовать, и кто собирается дальше поступать учиться. И для них это очень важно.
В это лето у меня был самый большой выпуск, и все 19 поступили, куда хотели. Из них 16 на бюджет, они учатся и в нашей стране, и за рубежом. Я знаю прекрасную молодежь, я не встречала плохой молодежи, о которой любят судачить бабки на лавочке. У нас красивая, здоровая, талантливая молодежь, и я порой заодно учусь у них, узнаю от них больше нового и интересного, чем от своих сверстников. Они не дурачье какое-то, как называют их те же бабки на лавочках, – я насыщаюсь от них. Если они что-то небольшое натворили, это не страшно, надо прежде всего вспомнить себя в их возрасте. Дети все талантливые, нужно просто помочь им найти себя в жизни!
– Стать певицей или научиться красиво танцевать – эти мечты теперь остались в прошлом? Или все-таки иногда возникает желание попробовать себя в сценическом образе?
– Ой, нет-нет. Это все надо забыть. Дети наши, что Маша была меленькой, что Сема сейчас, они мне сказали: «Мама, пожалуйста, не пой». Вот это было подтверждением, что из меня не выйдет никакой артистки. В музучилище мне когда-то в первый раз глаза открыли, а теперь – дети. Я ж, как все нормальные мамы, на ночь пыталась петь колыбельные. А они: «Твой голос на мамин совсем не похож, поэтому лучше почитай сказки».
– Дом, семья, а теперь и своя авторская мастерская – это ваша личная зона комфорта. А никогда не было желания все бросить и навсегда уехать куда-нибудь?
– Если, когда были совсем молодыми, то еще может быть. Сейчас ты мыслишь иначе. Наверное, когда есть деньги и ты купил себе шалаш в Москве, то почему бы не переехать в Москву. Но мой шалаш здесь, я живу здесь, здесь мои корни, здесь родные лица, здесь мой хлеб и мои ученики. Я не знаю, в чем должен быть патриотизм, как можно его выразить, но однозначно знаю: я бы там не смогла так работать, как дома, я бы многого была лишена. А для художника, да и любого творческого человека – главное душевное спокойствие и равновесие. Мы же не живем московскими пейзажами, мы живем тем, что близко сердцу и дает тепло. Если мне здесь хорошо, если мне здесь прекрасно, зачем искать что-то, чего на самом деле можешь не получить.
Наш мир – это не пейзаж, который мы видим, или музей имени Пушкина, наш мир – это наши люди. Например, я ж не знаю никого так долго и близко в Москве, а тут все родное. Тогда зачем мне Москва или Париж? Я точно не к той касте отношусь, кто готов сиюминутно все разорвать. Да и потом, меня никто никуда не звал, чтобы все бросить и уехать. И самое главное – здесь мои родители, и, слава Богу, живые, и их нельзя бросить и оставить. Папа с мамой рядом, хоть раз в неделю должны прийти, навестить, посмотреть и поболтать вживую, какие-то вкусняшки принести, вместе чай попить. Или я сейчас скажу им: до свидания, я куплю какую-то мученическую квартиру в Новосибирске, потом до гроба батрачить, получать меньше, чем уборщица, так скажем, не в обиду никому, и ночами думать, правильно сделала или неправильно. Здесь меня знают, здесь я свободна и никому не должна, а там заново должна доказывать, что Я – это Я. Нет, совершенно не хочу такой жизни. И потом, стабильность – это все-таки признак мастерства и спокойной жизни, – философски размышляет известная художница и педагог.
– У вас было много различных выставок, в том числе семейная «чевтаевская». Над чем сейчас работаете, каковы творческие затеи и планы?
– Сейчас – натюрморт, портрет и батик. Но только не пейзажи. Батик – вещь серьезная, в него надо уходить надолго, им скачками не поработаешь. Поэтому пока крайне редко позволяю работать в этой технике. Я натуралист, то есть делаю все с натуры и не пишу с фото или с других картинок. Может быть, я бы и писала пейзажи, но выходить на природу и рисовать – не мое, наверное, чересчур люблю комфорт, – дает себе характеристику известная художница. – Да, было много персональных выставок, в том числе в Алматы, в Астане. Есть желание съездить в Санкт-Петербург и пройти фундаментальные академические курсы. В больших планах – расширить студию, организовать и увеличить школу. Потому что желающих научиться хорошо рисовать с каждым днем все больше. Ходят и дети, и старики. Хочу открыть курсы для особенных детей, ведь среди них столько малышей со своим мышлением, почерком и идеями. У меня уже есть такие дети, и они живут от уроков до уроков, и постоянно дома рисуют. Причем очень хорошо и серьезно. С открытием студии я больше ни от кого не завишу, оплачиваю своевременно налоги, учу людей, тому, что умею и знаю. И это дорого стоит!
– Спасибо вам за откровенное и подробное интервью. Будем ждать новых интересных проектов!
