Кинорежиссёр Ермек Турсунов – современный Абай, чья реалистичная, критическая оценка действительности и острое слово ранят соплеменников, заставляют думать. Своими воспоминаниями и размышлениями он поделился с павлодарцами в дни Международного кинофестиваля «Ertis Cinema», жюри которого он возглавлял. Беседа была интересной, откровенной и долгой. Мы её сократили, чтобы втиснуть в печатный формат, но главные мысли Турсунова постарались донести до читателей.
СПРАВКА:
Ермек Турсунов, казахский кинорежиссёр, сценарист, писатель, переводчик. С 2018 года – председатель Союза кинематографистов РК. Ему 57 лет, живёт в Алматы. Автор 14 сценариев, режиссёр 7 кинокартин. Окончил журфак КазГу и Высшие курсы сценаристов и режиссеров при Госкино СССР. В студенчестве подрабатывал кочегаром, каменщиком, плотником, сторожем, забойщиком. Около 12 лет жил в США, России и Сирии. Его дебютная картина «Келiн» в 2008 году вошла в девятку номинантов на премию «Оскар». На родине она стала предметом травли режиссёра. Следующий фильм «Шал» в Казахстане признали лучшим фильмом 2012 года. «Шал» завоевал гран-при фестиваля «Киношок», номинировался на премию «Ника». В 2015 году его картина «Жат» выдвигалась на «Оскар», награждена премией таллиннского кинофестиваля «Тёмные ночи». Турсунов – автор книг «Мамлюк», «Семь майских дней», «Мелочи жизни» (Книга года по версии L’Officiel Awards-2017), «Жили-были». Также он был колумнистом независимого аналитического портала «Ratel» вплоть до его закрытия, писал острые, ироничные материалы на злобу дня, вызывая жаркую полемику и очередные проклятья на свою голову.
Гер-ага
— Я тогда был еще совсем молодой мальчишка. Был Советский Союз, надо было как-то зарабатывать на жизнь. В то время при Союзе писателей открыли коллегию по литературному переводу. Раньше казахскую литературу переводили следующим образом – носители языка делали подстрочный перевод, потом его отправляли в Москву, из Москвы приезжали маститые писатели и делали литературный перевод. В какой-то момент, когда у нас проснулось национальное самосознание, мы начали думать, почему надо переводить через посредника? Давайте переводить с оригинала в оригинал!
Я переводил Магжана Жумабаева, Ахмета Байтурсынова, Жусипбека Аймауытова – всех тех, кого мы сейчас уже так хорошо знаем. Тогда это были новые имена. Помню, когда первый раз мне принесли рукопись Шакарима, философский трактат «Уш анык», его нашли в нью-йоркской библиотеке почему-то, он был написан на арабском алфавите.
С арабского мы переводили на казахский, с казахского на русский. Возникла проблема с переводом мастей лошадей, я не нашёл аналогов ни у Даля, ни у Ожегова. Потом коллега мне посоветовал: иди к Бельгеру, он переведёт. (Герольд Бельгер – переводчик, прозаик, литературовед, Заслуженный деятель РК, 1934-2015, – авт.).
Я удивился – фамилия не очень казахская. С большим сомнением позвонил ему. Заметил, что он говорил по-русски с казахским акцентом. Пришёл к нему домой, показал свои записи. Он мне сразу перевёл без всяких словарей 90% текста. Я удивился – вы кто такой? Я, говорит, поволжский немец. В 1944 году нас депортировали, мне было 7 лет, выгрузили в северо-казахстанской степи, сказали: теперь будете жить здесь.
Его отец Карл был фельдшером, один на 15 аулов. Его называли Карл «пельшер». И этот «пельшер» лечил всех детей, принимал роды. Когда мы фильм снимали про Герольда Карловича, там очень много взрослых людей говорили: мне помог появиться на свет Карл Бельгер. Последние 10-15 лет мы общались с Герольдом Карловичем очень близко – я его в парикмахерскую возил, ездили пенсию получать на почту. Он был очень талантливый человек, творческий и очень одинокий.
На 80-летие я ему сделал подарок: издал его избранное – любимые рассказы, новеллы. У него было 74 книги к тому времени. Презентацию устроили в Пушкинской библиотеке. Пришли все наши казахские мэтры, писатели, много народу собралось. (Через четыре месяца после юбилея, в феврале 2015 года Герольд Бельгер ушёл из жизни, – авт.).
Забытое кино
На презентации книги Бельгера я познакомился с новым директором Пушкинской библиотеки. Он предоставил нам актовый зал. Мы там сделали ремонт, установили проектор и экран. Теперь проводим киновечера, показываем казахское кино старое. В этом году очень тёплая встреча была – какой-то парень Женя Лумпов нашёл потерянный фильм Мажита Бегалина «Это было в Шугле» (тут кто-то из зрителей сообщил Турсунову, что Лумпов – это наш павлодарец, чем приятно удивил его, – авт.).
Приехал я в Астану на экономический форум, там ко мне подходит парень: здравствуйте, меня Женя зовут! Я фильм нашёл Мажита Бегалина, и даёт мне диск: если пригодится, буду рад! Я пришёл в номер, поставил фильм, действительно, я его не видел. Причём, кого там только нет – Идрис Ногайбаев, Серке Кожамкулов, Каукен Кенжетаев – все наши мэтры, по 25 лет им в среднем.
Бибигуль Ахметовна Тулегенова там совсем молодая девчонка. Там за ней Каукен Кенжетаев ухаживает. Мы нашли Лумпова, я говорю: ты приезжай в Алматы – это же целое событие национального масштаба! У Бегалина всего 7 картин, а это его дипломная работа. Он говорит, я не смогу, у меня нет денег на билет. Я спрашиваю, а как ты фильм-то достал без денег?
Он говорит: меня заинтересовало творчество Мажита Бегалина, я где-то прочитал, что один фильм потерялся. Стал его искать и нашёл в Белых столбах (Госфильмофонд России, – авт.). Мне сказали, деньги надо платить за оцифровку. Я поэт, книги стал свои продавать, и на эти деньги купил фильм. Я спрашиваю: ты вообще кто? Отвечает: учился в Астане, окончил режиссуру. У меня здесь жена, квартиру снимаем.
Таких людей осталось сейчас мало. Тем более, молодой парень, который где-то на съёмной квартире живёт, денег у него нет на билет, а он самостоятельно занимается архивами казахской культуры. Работает в рамках провозглашённой нашим Президентом программы «Рухани Жаңғыру» (иронично улыбается, – авт.). Мы ему оплатили дорогу, гостиницу, привезли в Алматы.
Я позвонил Бибигуль Ахметовне: как поживаете, как себя чувствуете? Она: как может чувствовать себя человек, которому скоро 90 лет? Я спрашиваю, вы фильм видели «Это было в Шугле»? Она говорит, я видела только рабочие материалы. Мне тогда было 22 года. Я говорю, мы нашли этот фильм! Она: не может быть! В общем, мы пригласили на показ всех наших живых легенд. В библиотеке собралась старая Алма-Ата, люди, которые книги читали, хорошее кино смотрели, более-менее информированы.
Бибигуль Ахметовна вся в слезах – 63 года прошло с того момента. Она вышла на сцену, давай рассказывать, как съёмки проходили. Режиссёр срочно вызвал её на площадку. За ней послали грузовик. Я, говорит, залезла в кузов, и всю дорогу пела, пока везли в сторону Чунджи. Палило солнце. Приехала, говорит, лицо всё красное, распухло. Режиссёр в ужасе посмотрел: ты что с собой сделала? И, говорит, меня всю ночь мазали сметаной, чтобы к утру хотя бы опухоль спала.
И вот, мы один-два раза в месяц проводим там такие вечера. Скоро будем показывать режиссерскую версию фильма «Кулагер». Её ещё никто не видел. Потом, мы нашли недавно фильм, он был снят по Чингизу Айтматову «И дольше века длится день». Я слышал об этой картине, но тоже никогда не видел. Там тоже снимались все наши мэтры. И вот сейчас мы возрождаем эти забытые вещи. Жалко, что это по телевизору не показывают.
Чужой среди своих
Недавно закончил работу над фильмом «Ширакши» – «Смотритель». Рабочее название было «Киномеханик». Потом я подумал, у меня все названия казахские – «Келiн», «Шал», «Кенже» и потом вдруг – «Киномеханик». Я его закончил за два дня до кинофестиваля «Евразия» (прошёл в Астане с 1 по 7 июля, – авт.). Министр наш приехал, я должен был показать, что я снял. После «Келiн» на меня все с опаской смотрят.
Тогда все перепугались что-то. Был депутатский запрос в прокуратуру, 18 подписей. В 30-е годы им, конечно, цены бы не было. Началась травля. Меня назвали врагом народа. В КГБ вызывали, что вы хотели сказать этим фильмом? Там (в депутатском запросе, – авт.) была расшифровка, что я, якобы, намекаю на то, что казахи произошли от козы. В фильме была проходная сцена с козой, почему-то они на ней остановились (сцена с намёком на скотоложство, – авт.).
Я вынужден был расшифровывать, что я не имел в виду ничего плохого. Что вообще в фильме идёт речь просто о судьбе женщины. Последний худсовет проходил на «Казахфильме». Продюсер говорит, ты только молчи! Просто кивай! Нам главное картину спасти! Я приехал и послушно кивал. В худсовет было 30 с лишним человек, средний возраст около 70 лет, лауреаты всего на свете.
А потом выступил писатель знаменитый, я не буду называть его имя – обидится, говорит: всё, что ты снял – это неправда. Всё ложь – и эта коза, и эта келин. И вообще, женщина у тебя стонет во время секса, как современная женщина. А ты пишешь, что это второй век до нашей эры. Ну, тут я уже не выдержал. Говорю, знаете, вы в таком возрасте, что может и слышали, как стонали женщины во втором веке до нашей эры. А я слышал в основном современных.
Мне: опять ты! Ты даже здесь начинаешь! Я говорю, а как мне ещё реагировать? И «Келiн» пошёл в прокат. Там пытались вырезать какие-то сцены, но я горой встал: боже мой, включите в 12 ночи НТВ – там пооткровеннее вещи увидите! Когда следующий фильм запускался – «Шал», сразу худсовет собрался: там есть коза? Нет, говорю, там козы нет, но там есть бараны. Причём, стадо баранов. И старик с ними ночует в мазаре. Причём, вход запирает, ни одна овца убежать не сможет.
Заинтриговал, и все в ужасе ждали, что за фильм я сниму. Получилось пристойно, женщин там нет, никто не раздевается. Убивают в основном животных. Из-за того, что убивали животных, фильм отклонили на «Оскаре». Сказали, там жестокое обращение с животными. Это же не компьютерная графика? Вживую волки баранов ели? Я говорю, конечно, вживую! Нет, говорят, не пойдёт!
Какие-то странные американцы – у них там на второй минуте фильма уже 10 трупов, а здесь жестокое отношение с животными! Я говорю, для нас барана зарезать, как в туалет сходить. Я с пяти лет в ауле за ноги держал этих баранов, пока взрослые резали. Я сам на мясокомбинате подрабатывал, когда студентом был. Научился за 45 секунд зарезать барана, подвесить, снять шкуру и так далее. Поэтому для меня было удивительно, что я такой живодёр, кровопийца, а эти – изнеженные американцы.
А фильм «Ширакшы» сейчас мы заявили на Венецию. Пройдёт – хорошо, не пройдёт – и бог с ним.
Лучшая награда
По поводу всех этих призов – этим надо переболеть. Каюсь, когда я начал получать призы разные, я заказал столяру полки, сделал «ярмарку тщеславия». Утром ходил туда-сюда, косился, думал, вот какой я серьёзный! Потом я с фильмом «Шал» был на каком-то фестивале в Италии или Франции. Звонят из Союза кинематографистов: срочно приезжай, тут такое дело! Приедешь, расскажем.
А я на фестивале, может, что-то получу. Бросаю всё, возвращаюсь из красивой заграницы. Снял свой смокинг, прихожу в Союз кинематографистов, а мне говорят: нам дали автобус, денег, экран и проектор. Ты поедешь по малым городам и аулам, будешь показывать свой новый фильм, потому что там нет клубов, нет экранов, а людям надо кино показывать. На карте обозначено 24 пункта.
Я говорю, вы из-за этого меня позвали, что ли? Вышел, плевался – вот сволочи, оторвали меня такого важного дела! Ну и сел я в этот автобус, посадил с собой Ерболата Тогузакова (сыграл главную роль в фильме «Шал», – авт.), подобралась какая-то группа и мы поехали по этим малым городам.
Однажды в темноте заблудились где-то под Балхашом. Впереди огоньки какие-то в степи. Я говорю, поехали, не будем же мы в автобусе ночевать. Приезжаем, а там отделение какого-то аула – 20-25 домов. Выскочил местный старшина – аким, наверное, сельский: кто такие? А мы, как пришельцы: мы – кино (гуманоиды). Он: ой, как здорово! Давайте, кино покажем людям!
– А у вас есть клуб?
– Есть сарай, там помещение огромное, все туда поместятся.
Я говорю, давай покажем. Нам – это галочка, что столько пунктов объездили. Развернули проектор, повесили экран, стали люди приходить со своими стульями. В основном старики с маленькими детьми, среднее поколение в город сбежало.
Включили мы кино, они на экран смотрят, а я на них смотрю – мне же интересна реакция. И я вижу, что там они живут. Особенно бабки волновались: ой-бай, когда он с волками дрался, когда в речку прыгнул. Картина заканчивается, и тут Тогузаков вошёл. Они обрадовались: оказывается, он живой! Кто-то шапку снимает, кто-то фуфайку ему надевает, кто-то суёт ему свои серебряные браслетики. Такая была реакция!
У меня щёлкнуло – какой к чёрту «Оскар»? Какие Парижи и Римы?! Вот же, ради чего это всё! Приехал домой, и всю эту чёртову «ярмарку» запрятал куда подальше. Сейчас не знаю, где все эти «сувениры» лежат. Вот так жизнь иногда ответы даёт на твои вопросы. (В июле у Турсунова был выбор – ехать на кинофестиваль в Токио или в Павлодар. Он выбрал наш город, – авт.).
Не предавать позиции!
Мне повезло с учителями. В Москве нам читали лекции: Мотыль, Любимов, Лотяну, Мережко, Митта. У меня был мастер Валерий Семёнович Фрид, кинодраматург. Один из мастодонтов советского кино. Написал около 40 сценариев, из которых половина стала советской классикой – «Служили два товарища», «Гори, гори, моя звезда!», «Шерлок Холмс и доктор Ватсон», «Не бойся, я с тобой!».
Он выбрал трёх студентов, с которыми занимался дома. Когда я первый раз пришёл к нему, он спросил: ты макароны любишь? И мы начали делать макароны по-фридовски: макароны варишь, потом сыр крошишь – вкуснятина! Потом сходили в магазин, колбасу купили, потому что ему позвонил Брагинский: колбасу выбросили краковскую!
Идём обратно, во дворе стоит Гусман: Валерик, давай ключи, я с дамой пришёл. Потом мы с Валерием Семёновичем сидели во дворе под детским грибком, о чём-то говорили. Когда Юлик вышел, Фрид посмотрел на часы и говорит мне: ну всё, твои два часа прошли, иди домой!
В общаге друзья спрашивают: что, позанимался?
– Позанимался.
– Что делали?
– Макароны ели, колбасу купили. Гусмана видел.
Пришёл к Фриду в следующий раз, а там Рязанов сидит. Они уже пьяненькие такие. Валерий Семёнович ему показал на меня: вот у него хорошее перо.
Рязанов: Правда, хорошее? Ну, тогда поехали!
Я: Куда поехали?
Фрид: Езжай с ним, он тебя не обидит.
Сели в машину к Рязанову. Он сам за рулём, подвыпивший. Приезжаем куда-то в Подмосковье. Серьёзная дача – два этажа. Он говорит: вот тебе холодильник, набитый едой, вот тебе куча бумаги, машинка, вот тебе синопсис – основная идея фильма. Напишешь сценарий, позвонишь. Вот тебе телефон мой домашний.
Я две недели писал сценарий, гулял по территории. Рязанов раз в неделю позвонит: ты живой там? Пишешь? Потом приезжал, читал: замечательно! Вот это я возьму, а вот это выброшу. Через некоторое время фильм выходит. Моей фамилии в титрах нет. Я поначалу возмущался. Потом до меня дошло – это ведь всё школа!
Я помню, в очередной раз к Валерию Семёновичу пришли какие-то люди, его примерно возраста. Все в наколках. Они начали разговаривать на каком-то языке. Я быстро вытащил блокнот и стал записывать фразы. Они говорили на лагерной фене 40-х годов. Воровской жаргон тоже меняется. Такие обороты там: пустить в казачий стос. Когда они ушли, я спрашиваю – это кто был?
– Зеки. Мы вместе сидели в лагерях.
И тогда только я узнал, что Валерий Семёнович, оказывается, 12 лет отсидел в лагерях. Очень разная там была аудитория – один был убийца, другой – вор, третий – доктор наук. Была там подлинная интеллигенция тех времён, которая хлебнула лиха, но сохранила в себе человека.
Рязанов мне говорил, когда Фрид выпустил свою книгу «58 ½. Записки лагерного придурка»: я прочитал её – сплошная хохма. Как будто 12 лет он провёл в пионерском лагере. А читаешь Солженицына «Один день Ивана Денисовича» или Варлама Шаламова – это такая трагическая страница их жизни. У них страдания описаны, а у Фрида – это смешная история. А разница в том, кто как воспринимает жизнь. Мне кажется, Фрид сильнее, чем Солженицын или Шаламов, потому что он сохранил в себе юмор, самоиронию и способность через весёлость воспринимать трагизм этой жизни.
Самое главное, что я из этих уроков вынес, когда с Валерием Семёновичем прощались, он сказал: ты отстреливаешься до последнего патрона! Я тогда не очень понимал. Он говорит: ты в этом окопе остаёшься, мы же постепенно уходим. Не смей предавать позиции!
Немного экстремизма
В один момент я эмигрировал, позорно бежал из страны, когда в Союзе писателей состоялось собрание, мы Мурата Ауэзова выдвигали в депутаты, это был 1990 год. И на собрании, как его только не обзывали. Я был ошарашен. Я и до этого дискомфортно себя чувствовал, потому что нас там делили на «шала казактар», «нагыз казактар» и ещё каких-то казактар.
Я никогда не слышал, чтобы был «шала американец», «шала японец», «шала еврей». Я тогда пришёл домой, собрал секонд-хенд свой и уехал в Штаты. И меня не было в стране около 12 лет – я 4 года жил в Штатах, 4 года в Москве, 3 года в Дамаске, ездил по миру.
И вот, когда я впитал культуру Ближнего Востока, американскую, европейскую, российскую я вернулся к себе домой. А вы знаете, когда долго отсутствуешь, зрение обостряется. То, что я говорю – это моё субъективное мнение. За 25 лет народ поменялся, сам язык поменялся.
Почитайте наши газеты. Послушайте наш телевизор. Это уже не тот казахский язык, который я читал у Шакарима, Аймаутова, Ауэзова. Понятия тоже поменялись – мы живём в окружении достижений чужого интеллекта. Ничего своего кроме казы и айрана у нас не осталось.
Мы живём в мире лозунгов – вот ещё немножко напряжёмся и в эту тридцатку попадём. А когда-то говорили: догоним и перегоним Америку. Японцы к нам приезжали, говорили, вы нас не догоните, даже если мы навстречу вам побежим.
Ко мне зимой приезжал журналист из Британии: хочу посмотреть Казахстан, нарисуй мне маршрут! Я ему нарисовал маршрут, он через две недели возвращается: какая замечательная страна! Какие люди гостеприимные! И мнётся. Я говорю, что ты хочешь сказать? Он: можно вопрос с туалетами решить в вашей стране? Канализация не так дорого стоит. Я был в каком-то посёлке, спросил, где туалет? Меня вывели из дома, показали – везде!
И когда ты сталкиваешься с лозунгами на «Хабаре» и «Казахстане» – это интерпретация. В тоже время на другом конце есть Аблязов, газета Республика, ещё что-то. Я их читаю и тоже не верю, потому что там другая интерпретация. Правда где-то посередине. А я привык доверять своим глазам и своим ушам.
Когда я снимал картину «Ширакшы», мне нужен был посёлок 50-х годов. Я думал, надо будет ехать куда-нибудь далеко в провинцию. А мне продюсер говорит, в трёхстах километрах от Алматы есть Жаркент. Приезжаем, а там рядом аулы, как в 40-х годах – саманные дома, плоские крыши, заборы покосившиеся.
Народ даже гримировать не надо. В массовку – какие есть. Они все одеваются на жаркентском базаре. Но очень счастливые люди. Это я испорчен цивилизацией – поездил, посмотрел и отравился. А они ничего не видели и думают, всё замечательно, что тебе ещё надо?
И вот, как-то допоздна снимали массовку, потом продюсер нашёл в посёлке дом, сказал: режиссёру надо переночевать. Я думал, упаду на раскладушку, посплю, утром уйду тихо… Какой там! Прихожу, а там уже стол накрыт, соседи собрались. Только сели – свет потух. Я думаю, слава богу! А я искал аул без столбов – они съёмке мешают. Там когда холода были, люди спилили столбы, с тех пор нет света.
Они дизель-генератор заправили, завели. Он затарахтел. Свет наладили, телевизор включили – «Хабар», а там в этот момент EXPO открывается – «Энергия будущего». Там лица счастливые в телевизор не вмещаются, и мы с этой стороны экрана с тарахтящим дизелем в тридцатку прорываемся, уже даже обогнали кое-кого, если послушать. И за столом счастливы – вот мы всех порвём!
Топлива на два часа хватило. Всё съели и свет потух. Поели плотно, я спрашиваю: где туалет? А он там, в саду. Скворечник обычный. Темно, я фонарик на телефоне включил – провалишься, не дай бог, в дыру. Сижу с телефоном, надо мной открытое небо – крыши нет. Вот и думаю, символика – как сидели под открытым небом, так и сидим, и если бы не Стив Джобс, я был бы где-нибудь в этой яме, в этом жопсе… Возвращаюсь, а мне на встречу аксакал идёт, тоже с сотовым телефоном. Думаю, тоже символическая передача эстафеты, традиций, ничего по большому счёту не поменялось. Только лозунги поменялись.
Меня упрекают, ты слишком уж вольно говоришь. Правда уже стала экстремизмом, почему-то. Только мне кажется, очень мало экстремистов у нас осталось. Очень много спекулянтов, которые торгуют лозунгами. Допустим, я был против алфавита. Меня чуть не съели. Союз писателей собрался, я говорю, ребята, а мы что, все остальные вопросы уже решили? У нас с пенсионерами всё нормально? Мы аул подняли? А у нас молодёжь каждый год уезжает за границу, мозги уже утекли. Я не против алфавита, но пусть это будет вопросом десятым.
Что у нас не так? 17 миллионов – это половина Шанхая, это половина Пекина. Если весь Казахстан переселить в Токио, займут одну-две улицы, там ещё место останется. И вся таблица Менделеева здесь. У меня эта логика никак не стыкуется с их лозунгами. Я об этом и говорю.
Когда я проехал по миру и посмотрел, как нормальные люди в нормальной стране живут, не в Зазеркалье, а в настоящем. И, конечно, становится больно. Начинаешь кипеть. Здесь внутренний редактор мне отказывает…
Записал Фёдор КОВАЛЁВ, фото автора, «Наша Жизнь» №33, 23.08.18
