Представляем вниманию наших читателей очередную статью нашего постоянного автора Давида Григорьевича Ганелина, имеющего собственный взгляд на события, происходящие сегодня в мире.
— Лейтенант Ковбасэнко!
Крепкий украинский парень в погонах небрежно козыряет и протягивает руку:
— Ваши документы!
— Пожалуйста!
Я достаю свое удостоверение и протягиваю его лейтенанту. Тот мою улыбку истолковывает по-своему:
— Ото завжды так. Вси вид моеi хфамылиi лыбяться.
Всё началось с того, что я, однажды, глянув в зеркало и критически оглядев себя, решил, что – пора.
Мои домашние, узнав о моём решении, дружно закрутили пальцами у виска, но поняв, что бесполезно, махнули на меня рукой.
Во времена СССР выпускников вузов на работу направляли. Сейчас этому только обрадовались бы, а тогда сие раздражало. Вот и я, получив вместе с дипломом направление на работу в Казахстан, только развел руками и твердо решил: «Вот отстучу навязанные мне силком несколько лет, только меня и видели». Но человек предполагает, а жизнь располагает.
Приехав в Казахстан, я вскоре влюбился в широкую, как и украинская, казахскую степь, в могучий, как и Днепр, Иртыш и открытой души казахский народ. А на работе, как белка в колесе, приходилось крутиться день и ночь. Так и крутился, пока не выпал из этого колеса уже на пенсию. И тогда на голову вдруг обрушились тонны пустого времени и оглушительная тишина.
Теперь, имея уйму свободного времени, на которое никто не покушался, не грех было не поехать в места, где я окончил школу и институт.
Но в страну нашего детства «не летают самолеты и не ходят туда поезда». Туда попасть можно, и то, если получится, разве что только пешком
Однако невозмутимая арифметика быстро показала, что пешком — это едва ли не полгода.
— Ладно, — философски решил я, — не пешком, так на велосипеде.
Первая же ночевка в жидкой посадке под Калкаманом сильно поколебала мой оптимизм. Комары и мошки, казалось, слетелись со всей округи с единственной целью докусать меня до конца. Они кружили и кружили, мерзко звеня, отыскивали в спальном мешке какие-то микрощели, набивались внутрь и кусали, кусали, кусали… А полностью закрыть спальный мешок было невозможно: очень скоро становилось нечем дышать.
Едва занялась заря, я не выспавшийся, с гудящей головой, слегка перекусив из своих запасов, влез в седло и поехал дальше. На этот день мне удалось доехать до Экибастуза и даже немного дальше: до канала «Иртыш-Караганда». Наученный горьким опытом и понимая, что у воды этих летучих кровопийц будет только больше, я взял велосипед, взобрался на дамбу, перебрался через рельсы и вошел в пустующий зал ожидания вокзала. Напрасно. Этих тварей хватало и здесь, да вдобавок было ещё и душно.
«Нет, в степи, однако, лучше». Я вышел из зала. На небе полная луна, мигают звёзды, луна лежит на рельсах, и те скользят далеко вдаль. Лёгкий ветерок холодит лицо и гонит по степи круглые шары перекати-поля.
-А поеду-ка я ночью, всё видно, — решаю я, — а днём где-то отосплюсь, — и вскакиваю в седло.
Вначале всё было приятно. Но на моём велосипеде отсутствовали фарыи катафоты. И для встречных машин и для нагоняющих сзади я был почти не виден, о чём вскоре и догадался по скрипу тормозов и яростным выражениям взбешенных шоферов в мой адрес. Пришлось слезть и сойти на обочину.
В Астану я пришел в разгар дня. Доволокся до вокзала и еле успел вскочить на подножку отходящего поезда «Астана-Киев». Уладил конфликт с проводницей, пристроил велосипед, бухнулся на свободную вторую полку и, как в омут, ухнул в сон.
Проснулся я от громкого, настойчивого стука в полку. Стучали снизу.
— Что?
Я свесил голову. Внизу, на лавках, плотно, расставив ноги, сидели курские бабы, и у каждой между ног находился мешок с поросёнком, которые хрюкали, визжали и портили воздух.
— Кончай храпство! Весь мозг вынесли!
Парень ругнулся. Бабы взбеленились:
— Ишь, вырядился!
— Не от человека ли мудрость!
— И себе туда же!
— Куда конь с копытой, туда и рак с клещой!
Парень силился что-то ответить. Да куда там! Наконец, он плюнул и ушел в другое купе. А навстречу уже спешила проводница:
— Пора! На выход!
Я едва спрыгнул. Вслед мне вылетел велосипед, и поезд дал ход.
И вот я на контрольно-пропускном пункте. За моей спиной последняя станция Курской области — селение Тёткино, а за спиной-Украина.
Лейтенант Ковбасенко крутит моё удостоверение и испытующе смотрит в лицо тем пронзительно – недоверчивым взглядом, который вырабатывается единственно у милиционеров да пограничников.
-Казахстан?
— Ага,- отзываюсь я.
— Назарбаев?
— Ну, да.
— Хороший у вас президент.
— А у вас?
Ковбасенко отводит глаза и неожиданно ошарашивает:
— А где ваш Казахстан?
— Та тут нэдалэчко,- говорю я и возвращаюсь на русский, — тысячи две километров прямо, потом направо, немного наискосок и тут тебе как раз и будет Казахстан.
Лейтенант смеётся и хлопает меня по плечу. На Украине умеют шутить и любят шутки. Лейтенант делает серьёзное лицо и протокольным голосом спрашивает:
— Цель?
— Что цель?
— Цель поездки?
— Я на Украiнi школу закiнчыв, та й iнститут,- перехожу я на украинскую мову.
— Зрозумiло. Дэ?
— У Лубнах. Цэ Полтавська область, а инстытут у Черкасах, Одэсса, Львiв, Днiпропэтровськ…
— Щось дужэ богато.
— В мэнэ батько офiцэр.
— Зрозумiло. Наскiлькi?
— Что «Наскiлькi?»
— Сколько тебе надо времени на поездку?
— А. Ну, месяц.
— Ну, то трымай лэща,- лейтенант протянул мне заполненный листок въезда.
У меня дрогнуло сердце.
— Дякую, щыро дякую (спасибо, искренне спасибо).
— Нэма за що (Не за что).
Мы обнялись и поколотили друг друга по спинам.
— Добрэ, – лейтенант дал знак пограничнику, тот поднял шлагбаум, и я ступил на украинскую землю.
— Як зветься твiй iнстытут?
— Звался «Имэнi трёхсотрiччя возЪеднання Украiны з Росiею». А как теперь-не знаю. Может, ты знаешь?
— Нi, — откликнулся лейтенант и отвёл глаза.
Шлагбаум опустился, и я покатился уже по украинской земле.
На откосе, выложенный цветными камешками, красовался лозунг: «ХАЙ ЖЫВЭ РАДЯНСЬКА УКРАIНА!» (ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОВЕТСКАЯ УКРАИНА!)
Я засмеялся. Неисповедимы пути господни. Мой велосипед легко катил по грунтовой дороге, идущей параллельно основной трассе, поглощая километр за километром. Вокруг кокетливо красовались, сменяя друг друга, дивные украинские пейзажи. Только, как ни старайся, лучше, чем «вэлыкий кобзарь» Тарас Григорьевич Шевченко, не скажешь:
…Сады ряснi похылылысь,
Тополi поволi
Стоять собi мов сторожа,
Розмовляють з полэм
И всэ то тэ,
Вся Вкраiна
Повита красою,
Зэлэнiе, вмываеться
Дрiбною росою
Споконвiку вмиваеться, сонцэ зустрiчае
И нэма тому почину, i краю нэмае.
Эх, легко катить по просёлочной дороге, с обеих сторон она, впрочем, как и сама трасса, ограничена лесополосами, как здесь принято говорить, посадками. Посадки эти как-то неловко называть лесополосами, это настоящие мини-леса, поднимаясь из них, на огромной высоте смыкаются кронами и обе дороги – проселочная и основная – все в шевелящихся тенях. А в самой лесополосе сморилась, отрубилась и спит какая-то женщина.
Ах, какая женщина,
Руки раскидав,
Дремлет в знойном поле
Прямо среди трав.
Трепещет в зное степь, что впереди,
Солнечные пятна бродят по груди.
В сторону стыдливо косится мой конь:
Солнечные пятна шириной с ладонь.
Да, это Олжас Сулейменов. Вот такой переклик.
Бежит проселочная дорога, блестит накатанная колея, а встречные машины так редки, не то, что на трассе, свистят одна за одной. Впрочем, редко встречаются, да метко. Потому как на проселочной дороге каждая машина тянет за собой целый хвост едкой пыли.
Нырнешь в такой, мало не покажется.
С дождем, между прочим, ещё хуже.
Любой дождь мгновенно превращает проселочную дорогу в непроходимую трясину. Вдоволь нахлебавшись того и другого, я, наконец, добрался до Лубён, города моего детства.
Проехал его насквозь, уже смеркалось, и городок выглядел пустым. Перешел пешеходный мост, дальше пошли огороды и поля, пришлось слезть и вести велосипед «в поводу». Вскоре воздух заметно посвежел, и я вышел к реке Суле, в той её части, которую мы, пацаны, называли «быстрянкой», поскольку течение в этом месте было сильное и быстрое, с воронками и водоворотами.
Если вы спросите любого украинца, что такое Сула, он только пожмет плечами и ничего путного вам не скажет. Между тем, как любой казах ответит не задумываясь:
— Сула? Сулу – красивая река, значит.
Она и впрямь красивая. Как синий пояс, брошенный на зелёный ковер степи. То же самое и с её притоком, рекой Удай. У украинца никаких ассоциаций, а казах переведёт, только предварительно поправит:
— Не Удай, а Удэй.
Или вот всем известный Бердичев…
Откуда на Украине такая насыщенная тюркизмами топонимика и как это вяжется с тем, что украинцы – первородный народ, возникший от Адама и Евы? Никакой украинец об этом с вами дискутировать не станет.
Крыть тут нечем, а украинская упертость всему миру известна…
Между тем взошла и легла на воду луна, закрылся тьмой и ушел в ночь противоположный берег с его лесами и камышом, и слышнее стало, как ниже по течению работают со спиннингами любители ночной рыбалки. Я выкопал себе в ближайшей копне уютную норку, забрался в неё и прикрылся велосипедом.
Утром, только приехав, я прямо от центра по старой аллее пошел на вокзал. Здесь ничего не изменилось. Я шел, а по обеим сторонам аллеи, мягко шурша шинами, сновали машины, и, если присмотреться, то разве что деревья стали повыше и мощнее…
… Было это в девятом классе, не в десятом, и мне тогда очень нравилась моя одноклассница, Танька Фомина. И, вроде бы, так мне казалось, я ей тоже. Что бы и как бы дальше дело повернулось — одному богу известно, но в один не очень прекрасный день объявилась её мама, она у неё была геолог, шустро забрала Таньку из школы и в один момент увезла её с собой куда-то на севера. Я и глазом не успел моргнуть. А что я, собственно, мог сделать?
Путь до вокзала был не близкий, а когда я, наконец, туда добрался, то не обнаружил домов, в одном из которых тогда жила Танька. Здесь стоял целый десяток домов, как две капли воды похожих друг на друга. Сначала я расстроился, а потом решил: «что бог не делает, всё к лучшему». Я никогда не увижу своих одноклассников старыми, сварливыми и усталыми. И останутся в памяти моей голенастые, веселые, легконогие наши девчонки да верные пацаны такими, какими я их видел в последний раз перед тем, как отец увёз всех нас на своё новое место службы в Черкассы.
Нет, не надо гоняться за своим детством. Оно у тебя в сердце. А больше нигде его нет и не будет. Так говорил себе я, удобно расположившись в своей норке, пока не заснул и отрубился».
Давид Ганелин, НЖ№28, 16.07.15
