«Необычная жизнь необычной семьи в Павлодаре 30-х годов» — так можно охарактеризовать воспоминания Абрама Миля о детстве, проведённом в нашем городе, изложенные в его книге «Люди и судьбы». Эта книга вышла в Москве в 2010 году небольшим тиражом, поэтому широкому кругу читателей малоизвестна. Вторая часть этого издания, целиком посвящённая довоенному Павлодару, открывает нам совсем иной взгляд на историю нашего города – взгляд ребёнка из интеллигентной ленинградской семьи, не жалующей советскую власть. Автор вводит нас в некую параллельную реальность, существовавшую в нашем городе, знакомит с людьми, чьи имена долгие годы находились под запретом.
Уникум
Абрам Вениаминович Миль. Сегодня многие павлодарцы услышат это имя впервые. В двух словах об этой многогранной личности не расскажешь. Родился Миль в 1922 году в Иркутске. Более 40 лет проработал инженером-конструктором в авиационной промышленности. В опытно-конструкторском бюро своего знаменитого дяди Михаила Леонтьевича Миля, создателя первых серийных вертолётов «Ми». Абрам Вениаминович был заядлым театралом. Он стоял у истоков создания театра-студии «Современник», входил в «зрительский актив», был на короткой ноге с известными актёрами и режиссёрами. Вместе с ними отметил 50-летие театра и общей дружбы.
С 80-х годов писал в газеты и журналы рецензии на премьеры Московского областного ТЮЗа, на многие кинофильмы, спектакли и концерты. В 1994 году стал одним из инициаторов создания «Клуба друзей Булата Окуджавы» при Литературном музее, а после смерти барда вместе с единомышленниками открыл дом-музей Окуджавы в Переделкино. Абрам Вениаминович много занимался живописью. В 2000 году у него прошла персональная выставка, на которой он представил сто живописных и графических работ. Как говорят знатоки, его зарисовки старой Москвы сегодня просто бесценны.
Выйдя на пенсию, Абрам Миль начал писать мемуары. В 2007 году вышла его книга «На дорогах жизни» о встречах с деятелями отечественной авиации и культуры. В 2010 году увидела свет книга «Люди и судьбы» с воспоминаниями о детстве и юности, которые пришлись на 30-40-е годы. Также небольшими тиражами вышли его сборники «Статьи и рецензии разных лет», «Записки московского театрала», «Мозаика», «Продолжение следует…».
Абрам Миль прожил 91 год. По словам его друзей, написавших ему эпитафию в сетевом журнале «Мир-информ», не смотря на возраст, он всегда был подтянут, элегантен и галантен в обращении. Шёл в ногу со временем – был «на ты» с компьютером, интернетом, мобильником и прочими гаджетами. Знал несколько иностранных языков, превосходно играл на фортепиано. Про него говорили: «профессиональный любитель музыки».
Миль – это Крамер по-русски
В книге «Люди и судьбы» автор рассказывает историю своей фамилии: «В давние времена в России существовал незаконный обычай, суть которого состояла в том, что еврей-купец, чей сын должен был служить в армии, мог сдать в солдаты другого подростка еврейской национальности. Для этого буквально воровали молодых людей. Назывались они кантонистами. Так случилось и с моим прадедом Самуилом Крамером. В дом, где праздновали еврейскую пасху, ворвались люди, схватили его и отвели в «присутствие», чтобы сдать в солдаты на двадцатипятилетнюю царскую службу. Русского языка он практически не знал, и там не нашлось никого, кто мог бы перевести ему вопросы и понять его ответы. Он называл лишь своё имя и кричал, что он с мельницы, повторяя одно и то же слово: Mühle… Mühle… В бумаге так и написали: Самойла Миль».
После войны с турками Самуил Миль получил Георгиевский крест и право селиться где угодно (у евреев в те времена была черта оседлости). Он выбрал Иркутск и стал основателем династии Милей в Сибири. Отец Абрама Миля – Вениамин был акушером-гинекологом, высшее образование получил в Италии и Швейцарии, но свою жизнь связывал с Россией. Из воспоминаний Абрама Миля:
«Отец с детства остро ощущал свою принадлежность к русской культуре, чутко воспринимал щемящую прелесть русской природы, очарование музыки, живописи, литературы – всего, что составляет подлинную национальную суть России. Он мог часами любоваться какой-нибудь церквушкой, стоящей на косогоре над рекой, в его глазах стояли слезы умиления, когда он слушал квартет Бородина, Первую симфонию Калинникова, Шестую и Первую симфонии Чайковского. Вся его сознательная жизнь, когда он уже был врачом, была посвящена людям, служению им. В основе всей его деятельности лежала идеология русского земства, подлинные никогда не афишируемые гуманизм, милосердие и бескорыстие».
После революции семья Милей (отец, мать, няня Анисья и маленький Абрам) поселилась в Ленинграде на Моховой улице в двух огромных смежных комнатах коммунальной квартиры, в которой раньше жил министр императорского двора граф Фредерикс. В коммунальной квартире, насчитывавшей около двадцати комнат, в то время еще оставалось несколько графских слуг. И глава семьи скупил у них мебель, оставшуюся от прежних хозяев.
Весной 1925 года у мамы Абрама Миля обострился туберкулез легких. Эта болезнь стала развиваться и у мальчика. Материальное положение семьи значительно ухудшилось. Отец серьезно задумался об отъезде из Ленинграда. Весной 1929 года он начал писать в разные провинциальные города, предлагая свои услуги врача. В конце концов, договорился о трехгодичном контракте с Райздравотделом Павлодара. Отец полагал, что сухой климат наших мест и дешевая жизнь помогут укрепить здоровье жены и сына, и, что самое главное, наконец-то осуществится его мечта о самостоятельной врачебной практике.
Переезд в 19 век
«Фантасты придумали «машину времени», которая уносит их в будущее. Для меня поезд, отошедший от перрона Ленинградского вокзала на восток, оказался машиной времени, которая унесла меня в прошлое. Из уклада динамичной жизни третьего десятилетия XX века большого европейского города, каким всегда являлся Ленинград, я был перенесен в сонный мир конца XIX – начала XX века на окраине России, а точнее – в далекой азиатской колонии, каким был в те времена северо-восточный Казахстан», — писал Абрам Миль.
Он указывает, что главным отличием Павлодара от Ленинграда была не техническая отсталость, а образ жизни и строй мышления людей, круг их интересов. Только став взрослее, Абрам Вениаминович сопоставил жизнь русской провинции 19 века с тем, что ему довелось увидеть в Павлодаре в 1929 году:
— «Машина времени» совершила чудо: я получил возможность прожить не один год в прошлом веке, ощутить его аромат, прелесть неспешного хода времени и, благодаря этому, получить воспитание и домашнее образование более характерное для детей прошлых поколений. Это во многом определило формирование моей личности и, естественно, наложило отпечаток на всю мою дальнейшую жизнь».
Писатель делится первыми впечатлениями от Павлодара, увиденного жарким летом 1929 года. От железнодорожной станции, находившейся в степи, несколько километров до города пришлось идти пешком. Ему было непонятно – куда же это они приехали?
«Павлодар в те годы представлял собой поселение на сорок тысяч жителей, протянувшееся вдоль высокого берега Иртыша. Прямые улицы были застроены деревянными домишками. Лишь вдоль двух-трех центральных улиц стояли двухэтажные каменные строения, да имелись тротуары. Проезжая часть всех улиц, включая центральные, не была замощена, люди и лошади брели по ним, увязая по щиколотку в мелком сыпучем песке. При малейшем дуновении ветра песок летел, забивая глаза, рот, уши, попадая под одежду, в обувь. А если ветер усиливался, то песок еще и больно сёк кожу лица и рук. Ветры в Павлодаре дули, практически, постоянно».
Миль пишет, что население Павлодара, в основном, составляли русские, большей частью — семипалатинское казачество. Было десятка три семей местной «разночинной» интеллигенции: врачи, учителя, бухгалтеры, несколько инженеров. В городе жило небольшое количество украинцев, татар и казахов. Казахи жили на границе города и степи в саманных мазанках. Пастухи гоняли скот на водопой к Иртышу, и табуны коров, баранов, лошадей и верблюдов, поднимая тучи песка и пыли, пересекали весь город.
Многие годы Абрам Вениаминович не мог понять, почему во многих знакомых семьях ещё не старые крепкие мужчины с хорошей выправкой нигде не работают, а хозяйничают по дому, в то время как их жены работают в школах, больницах и других учреждениях. Позже ситуация прояснилась:
«Это были бывшие офицеры, частью из местного населения, частью специально забравшиеся в глухой забытый Богом уголок, чтобы не мозолить глаза властям, врасти в новую жизнь, адаптироваться к ней. Многим из них суждено было сгинуть в тридцать седьмом году. О русском офицерстве вспомнили позднее – в критические месяцы фашистского нашествия, когда стало ясно, что народ не поднять на защиту страны одними лозунгами, призывавшими защищать такие «завоевания», как террор ЧК, коллективизацию, ежовщину, концлагери и ссылки. Это была гениальная мысль: возродить русскую армию в её первозданной форме – с погонами, офицерским корпусом, который бы принял эстафету национального достоинства, умения высоко нести честь русского оружия, побеждать или умирать за Россию с высоко поднятой головой у тех самых «золотопогонников», которых ещё недавно безжалостно истребляли. Потом, после войны, подлинных офицеров и тех, кто продолжил их традиции, извели под корень».
Павлодарский быт
В Павлодаре семье Милей выделили просторный каменный дом по ул. Луначарского, 5. Сейчас это пустующее здание находится на территории Городской больницы №2. Из Ленинграда к ним приехала няня с двумя дочками, а затем и дедушка Вова. В первый год жизни в Павлодаре освещение было керосиновым. Потом было проведено электричество, появился даже телефон.
По словам Абрама Миля, в 30-е годы в Павлодаре жизнь могла быть сносной лишь в том случае, если семья вела почти натуральное хозяйство. Поэтому, переселенцы купили корову за 40 рублей, а затем и вторую, обзавелись курами, а к зиме каждый год откармливали поросёнка. Кладовые и погреб позволяли делать запасы муки, овощей, солений, замороженного мяса (порой по полтуши). Первые годы хлеб пекли дома в большой русской печи, стоявшей в центре кухни. Абрам Вениаминович вспоминает:
«На рынке, куда стала ходить мама за продуктами, её ошеломила дешевизна и невозможность купить небольшое количество пищи, необходимое для еды троих не избалованных изобилием людей. Мясо, стоившее 35-40 копеек за килограмм, здесь брали кусками туши или, по крайней мере, несколько килограммов. Запасать продукты в эту адскую жару было немыслимо и абсолютно бессмысленно. Во всяком случае, я помню, что хозяйская собачонка очень быстро разжирела на маминых «остатках». Купив продукты, мама обычно выбирала небольшой спелый арбуз и вручала его мне, чтобы я нёс его домой. Идти нужно было минут двадцать. Я брёл, утопая в песке и обливаясь потом, и почти всякий раз, уже у самого дома арбуз выскальзывал из моих ослабевших рук и с треском раскалывался, заливая соком песок. Мы оставались без «третьего», меня бранили, а на следующий день всё начиналось сначала».
Так текла тихая, провинциальная жизнь. Отец вставал в 4-5 часов утра и уходил в кабинет, читал книги и свежие медицинские журналы. Затем он завтракал и уезжал в роддом. Появлялся он в 2-3 часа к обеду, после которого час спал, а затем снова уезжал в роддом. В определенные дни недели он после дневного сна вёл приём больных на дому. Освобождался он, если не было тяжёлых больных и экстренных операций, только к 7-8 часам вечера. В Павлодаре его прозвали «бабий бог». Няня и мама хлопотали по хозяйству, нянины дочки учились (Нюша в школе, Паня в медучилище). Дедушка, если что-нибудь не мастерил, то сидел в столовой за большим обеденным столом и раскладывал нескончаемые пасьянсы. При этом он напевал или насвистывал арии из классических опер и оперетт Штрауса, Легара, Оффенбаха и Кальмана.
Остров спасения
По состоянию здоровья Абрам Миль до пятого класса занимался дома. Отец нанимал ему репетиторов (отсюда аналогии с домашним образованием 19 века). Вот как об этом пишет автор:
«С появлением моего первого учителя по фамилии Бартоломей в обиход нашего дома вошло новое для меня слово «ссыльный». Уже в те годы Павлодар был местом, куда по этапу шёл непрерывный поток людей: бывшие буржуи и «спецы», интеллигенция и духовенство, «вредители» и «раскулаченные», эсеры и троцкисты, служащие и рабочие – вчерашние большевики, заподозренные в принадлежности к различным «блокам» и т.д. и т.п. Уже к концу нашего пребывания в Павлодаре в 1939 году город был наводнён жителями Польши, Западной Украины и Западной Белоруссии, которым СССР «протянул руку помощи».
Здесь нужно отметить, что Абрам Миль относил себя к достаточно немногочисленной категории людей, которые умудрились вырасти в атмосфере неприятия советской власти, в семье, где не таясь от ребенка, давались нелицеприятные оценки событиям и людям, делились воспоминаниями о «мирном времени», т.е. о жизни до захвата власти большевиками в 1917 году. Атмосфера, царившая в их семье, где существовала своя шкала ценностей, позволяла ему очень рано трезво оценивать события, происходившие в стране и не находиться в плену иллюзий и мифов. К слову, ссыльного учителя Бартоломея вместе с больной женой и маленьким ребёнком вскоре сослали в ещё более глухие дебри. Дальнейшая его судьба не известна.
По словам писателя, его отец сделал свой дом буквально прибежищем, островом спасения для многих ссыльных. Таким образом, десять лет жизни в Павлодаре были связаны со многими яркими личностями. Среди них, в первую очередь, были коллеги отца – местные врачи, для которых братство, взаимопомощь, профессиональная этика были не абстракцией, а самой жизнью.
Братство врачей
«Одним из старейших врачей в Павлодаре был Иван Павлович Тимирязев, работавший там ещё до переворота 1917 года. Небольшого роста, быстрый в движениях, с бородкой клинышком, в очках с металлической оправой – он перекатывался как колобок, держа в одной руке трость, а в другой – неизменный «докторский» саквояж. Это была весьма своеобразная личность – собирательный чеховский тип. В нём сочетались Ионыч, и Чебутыкин, и многие другие персонажи Антона Павловича. Вообще надо сказать, что павлодарская интеллигенция того времени и врачи, в частности, их быт, психология – всё это было «по Чехову», да и действие «разыгрывалось» в декорациях той же эпохи».
В 30-х годах началась коллективизация. Народ, не успевший поправиться после революции, войн, разрухи, голода, ждало очередное испытание:
«Крестьянина, который пошёл в революцию ради земли, ради возможности растить на ней хлеб, объявили «кулаком» и принялись истреблять под корень. Каждого настоящего хозяина, способного создать на своём участке земли крепкое рентабельное хозяйство, ликвидировали «как класс» с неотвратимостью и жестокостью, на которую способны лишь тупой фанатизм, мракобесие и вандализм варвара. Это была чудовищная акция, ставшая трагедией народа-хлебороба».
Коллективизация трагедией обернулась и для скотоводов:
«Когда кочевым народам, населявшим азиатские области государства, и, в частности, казахам было предписано переходить к оседлому существованию, как к первому шагу на пути к коллективизации, это было равносильно катаклизму. Разрушалось не только хозяйство, нарушались вековые связи с Природой, уничтожалось сбалансированное равновесие между природными условиями и образом жизни народа. И это делало, прежде всего, невозможным сохранить средства и формы для существования данного народа вообще. С одной стороны – пресечение кочевого образа жизни лишило скот естественного подножного корма. С другой стороны — искусственные ограничения поголовья скота разрушили баланс жизненных ресурсов практически каждой группы людей в самом широком аспекте. Результат не замедлил сказаться. Начался падёж скота и, как следствие, голод. Вымирали целые аулы. К зиме на улицах города появились трупы. Люди гибли от голода и мороза. Трупы свозили в полуразрушенный собор на базарной площади и складывали штабелями, не успевая хоронить. И. как бывало уже не раз, вслед за голодом пожаловала эпидемия. Начался сыпняк».
Сыпной тиф не щадил ни кого. В том числе, местных врачей, которые самоотверженно бросились спасать людей от мора. Первым ушёл из жизни молодой врач Соломин. Среди друзей семьи первая заболела тифом в декабре 1931 года Валентина Яковлевна Иоркина. Она казалась безнадёжной. Но, друзья-врачи, установив дежурство, буквально вытащили её с того света. Однако Иоркина из-за болезни потеряла подвижность и речь. Муж Даниила Никитич самоотверженно выхаживал её. Эта общая борьба за жизнь человека произвела на Абрама Вениаминовича неизгладимое впечатление:
«Я на всю жизнь запомнил, что такое настоящее товарищество, любовь и преданность, гуманизм врача и самоотверженность близкого человека».
Желанный гость
Одним из частых гостей в доме Милей был пожилой казах по имени Мекеш:
«Был он невысок, с маленькими изящными руками азиата, с седой реденькой бородкой и опущенными вниз усами. Всегда улыбчивый и приветливый, он здоровался за руку с каждым из домочадцев, сжимая двумя руками руку собеседника и находя для каждого доброе слово. «Аман, байбиче!», – говорил он матери. «Аман, дыргыр!», – приветствовал он отца. Дедушке он говорил: «Аман, ак-сакал!». А меня он успевал ещё погладить по голове, приговаривая: «Аман, аман, кишкене бала, джаксы бала!». Я отвечал ему нежной привязанностью. И недаром моё мальчишечье сердце сжималось от сладкого ожидания: после обстоятельного чаепития и разговоров «за жизнь» (говорил Мекеш по-русски довольно сносно и был кладезем народной мудрости и светлого ума), он вставал из-за стола и хитро глядя на меня лучистыми щёлочками глаз, говорил: «Ну, кишкене, айда!». Мы выходили во двор, он отвязывал от кормушки под навесом свою лошадку и сажал меня в седло. Сначала он водил её шагом по двору, я сиял, вцепившись обеими руками в высокую деревянную луку седла, замирая от восторга и немножко от страха. А спустя некоторое время Мекеш уже учил меня сидеть правильно в седле, отпускал лошадь, которая переходила на рысь и мало-помалу, я осваивал искусство верховой езды».
ЧИТАЙТЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ: \»Довоенный Павлодар Абрама Миля (Окончание)\»
Спасибо павлодарскому историку-краеведу Эрнесту Дмитриевичу Соколкину за тему для данной статьи.
Фёдор КОВАЛЁВ, фото автора и из книги «Люди и судьбы»
НЖ№10, 12.03.15
